Трусам в назидание

А я эти расстрелы, скажу тебе, терпеть не мог. Я же понимаю, что этот
молокосос вчера за материну юбку держался, дальше соседней деревни
никогда не путешествовал. А тут его вдруг схватили, привезли на фронт,
не обучив как следует, сразу бросали под огонь.

Я ведь тоже (даже в книжке своей об этом пишу) с поля боя по молодости
бегал. И не раз, пока дядя (я под его началом был) своими руками
пристрелить не пообещал – и я был уверен, что пристрелит. Это же
стра-а–ашно! Взрывы, огонь, вокруг тебя людей убивают, они кричат: с
разорванными животами, с оторванными ногами-руками… Вроде и мысли в
голове о бегстве не было, а ноги тебя сами несут, и всё дальше и дальше.

Ох, как же трудно со своим страхом справиться! Огромная воля нужна,
самообладание, а они с опытом только приходят. С ними люди не родятся.

И вот этого мальчишку завтра в 09:00 возле моего КП убьют перед строем…

Спрашиваю председателя трибунала:

— А вы разобрались во всех деталях его воинского преступления?

Тот мне:

— А чего тут разбираться? Бежал – значит, расстрел, о чём тут ещё можно разговаривать? Всё ясно.

Говорю:

— А вот мне не ясно из твоей бумаги: куда он бежал? Направо бежал,
налево бежал? А, может быть, он на врага бежал и хотел других за собой
увлечь! А ну, сажай свой трибунал в машину и следуй за мной – поедем в
эту часть разбираться.

А чтобы в эту часть проехать, нужно было обязательно пересечь лощину,
которая немцем простреливалась. Ну, мы уже приспособились и знали, что
если скорость резко менять, то немецкий артиллерист не сможет правильно
снаряд положить: один обычно разрывается позади тебя, другой впереди, а
третий он не успевает – ты уже проскочил.

Ну, вот выскочили мы из-за бугра и вперёд. Бах-бах, — пронесло и на этот
раз. Остановились в перелеске, ждём – а трибунала-то нашего нет, не
едут и не едут. Спрашиваю шофёра:

— Ты точно видел, что немец мимо попал?

— Точно,- говорит, – оба разрыва даже не на дороге были!

Подождали мы их с полчаса и поехали дальше сами. Ну, всё я там выяснил,
насчёт новобранца: бежал в тыл, кричал «Мама», сеял панику и т.д.
Поехали обратно.

Приезжаем на КП.



— Что случилось с трибуналом? — спрашиваю.

– Ничего не случилось,- мне говорят. — Они сейчас в столовой чай пьют.

Вызываю командира комендантского взвода, приказываю немедленно доставить
трибунал ко мне. Через пять минут приводят ко мне эту троицу. Один ещё
печенье дожёвывает. Спрашиваю:

— Куда вы делись? Почему не ехали за мной, как я приказал?

— Так ведь обстрел начался, товарищ генерал-полковник, поэтому мы назад и повернули.

Говорю им:

— Обстрел начался, значит, бой начался. А вы меня бросили в этом бою,
струсили. Кто из вас законы военного времени знает? Что полагается за
оставление командира в бою и бегство с поля боя?

Побелели. Молчат. Приказываю командиру комендантского взвода:

— Отберите у этих дезертиров оружие! Под усиленную охрану, а завтра в 09:00 расстреляйте всех этих троих перед строем!

Тот:

— Есть! Сдать оружие! На выход!

В 3 часа ночи звонит Хрущёв (член Военного Совета нашего фронта):

— Иван Михайлович, ты, что, вправду собираешься завтра трибунал
расстреливать? Не делай этого. Они там уже Сталину собрались
докладывать. Я тебе прямо завтра других пришлю взамен этого трибунала.

— Ну, уж нет,- я Хрущёву говорю. – Мне теперь никаких других не нужно! Только этих же хочу.

Тот засмеялся, говорит:

— Ладно, держи их у себя, раз хочешь.

И вот аж до самого конца войны мне ни одного смертного приговора больше на подпись не приносили…

Герой Советского Союза, один из самых популярных и любимых в армии военачальников. Генерал-полковник Иван Михайлович Чистяков.