Майн кайф: как Гитлер наркотиками злоупотреблял

Июль 1943 года. Ставка Гитлера «Вольфсшанце». Знаменитый бункер неподалеку от прусского городка Растенбург, откуда, по сути, велась война. Фюрер жил здесь практически безвылазно с 1941 по 1944 год. Мрачное место: погребенная под двухметровым слоем бетона череда тесных комнат. Даже физически в окружении этих сырых бетонных стен, где вентиляторы гоняли затхлый воздух, было очень тяжело находиться. Генералы, жившие в ставке, жаловались на постоянно влажную одежду и постельное белье, на плесень, которая обосновалась на всех поверхностях. Однако Гитлеру, казалось, нравилась густая нездоровая атмосфера внутри бункера.

Норман Олер, автор книги «Третий рейх на наркотиках», находит этому вполне медицинское объяснение: личный врач Гитлера Теодор Морелль путем ежедневных инъекций держал своего пациента в таком измененном состоянии сознания, что мизантропия и агорафобия — только самые безобидные из возможных побочных явлений. В июле 1943 года из-за перманентно ухудшавшегося состояния здоровья «пациента А» доктор Морелль начал помимо витаминов, гормонов и стероидов вводить Гитлеру вещество под названием «юкодал» — искусственный опиат. Это препарат, мгновенно повышающий общий тонус, внушающий само­уверенность и вызывающий очень быстрое привыкание. Именно после этих инъекций естественная харизма фюрера окончательно сменилась химической эйфорией, и расплата за нее была страшной. Как же это произошло?

Гитлер и Морелль встретились в 1936 году на ужине у Генриха Гофмана, «имперского фотографа», который ранее лечил у модного врача мужскую деликатную болезнь. Фюрер любил разговоры о недомоганиях и диетах (он был строгим вегетарианцем) и вскоре уже рассказывал о своих проблемах с желудком. Диктатор жаловался, что никто не понимает, как его лечить (на самом деле врачи просто боялись применять кардинальные методы), в итоге ему прописывают голодовку, а от нее становится только хуже.

Морелль предложил помощь: он как раз недавно узнал о новых способах лечения пищеварения при помощи бактериальных препаратов. Также доктор умело расписал свои прогрессивные витаминные инъекции, которые якобы творят чудеса. О витаминах тогда мало что было известно. За витамины Морелль выдавал также гормональные препараты, которые колол половине берлинской богемы, актерам, политикам, преуспевающим коммерсантам. От клиентов, желавших улучшить самочувствие и увеличить «мужскую силу», отбоя не было. Внутривенный способ их введения гарантировал быстрый эффект. Ну а уж насчет инъекций доктор Морелль был большой мастер! Его «абсолютно безболезненные уколы» славились на весь Берлин — Теодор освоил это искусство, когда работал судовым врачом в тропиках. В общем, уже очень скоро Гитлер лично испробовал на себе «магический укрепляющий укол доктора Морелля» и пришел в полный восторг. Бактериальный препарат кардинально улучшил ситуацию с пищеварением, и вскоре фюрер записал Морелля на должность своего личного врача.

Это было началом деликатных, фактически созависимых отношений, которые устанавливаются между драгдилером и наркоманом. Уже очень скоро «витаминные» инъекции стали для Гитлера ежедневной процедурой. Перед каждым выступлением, перед каждым ответственным совещанием фюрер требовал, чтобы доктор ввел ему в вену укрепляющие препараты, и Морелль со своим чемоданчиком был тут как тут. Мы не знаем доподлинно, что именно находилось в шприце у «доброго доктора». Да, он подробнейшим образом документировал свои действия — видимо, опасаясь проверок, хотя уже очень скоро доктор достиг такого уровня доверия со стороны Гитлера, что имел карт-бланш на любые действия и возможность уничтожить любых врагов.

Если верить записям Морелля, он вводил Гитлеру витамины, глюкозу, экстракты различных растений, препараты на основе эндокринных желез животных, тестостерон — всего около 72 наименований. Этот коктейль был новым каждый день, однако до 1943 года никакие наркотические препараты в него не входили.

Сделаем небольшое лирическое отступление и признаем, что Германия 30-х годов прошлого века была удивительным местом. Именно тут был впервые синтезирован морфин (синтетический опиат), и с тех пор немецкая фармакология шла вперед семимильными шагами. Впрочем, вся планета в те годы была странным и удивительным местом, где кокаин совершенно легально входил в состав детской микстуры от кашля, а героин использовали для анестезии. Кокаин и героин продавались в аптеках даже без рецепта и, естественно, использовались не только в лечебных, но и в развлекательных целях. Кокаинисты и морфинисты были таким же обычным явлением в послевоенной Европе, как курильщики и алкоголики в наши дни.

Германия, лишившаяся доступа к колониальным товарам в ходе Первой мировой, прилагала все усилия для того, чтобы компенсировать этот недостаток с помощью химии. Как свидетельствуют записи из берлинских архивов, синтетические опиаты немецкой фирмы «Мерк» были признаны веществами высшего качества, так что на рынке постоянно появлялись подделки под них. Вскоре немецкая химическая промышленность выпустила еще один высококлассный продукт — таблетки первитин, повышающие тонус. Это был первый метамфетамин — вещество, известное в наше время под названием «кристаллический мет» (то самое, которое Уолтер Уайт синтезирует в сериале «Во все тяжкие»), стимулятор, схожий по своему эффекту с кокаином, однако действующий значительно сильнее и продолжительнее. Естественно, когда первитин только появился на рынке, никто даже смутно не представлял последствия употребления этого вещества (после 5—6 доз развивается тяжелая зависимость, после трех лет мозг не выдерживает, начинается психоз, тромбофлебит, угасание когнитивных функций). Первитин рекомендовали всем: домохозяйкам для возвращения либидо, рабочим для борьбы с усталостью, даже кормящим матерям для преодоления послеродовой депрессии*. Полстраны в радостном угаре употребляли тяжелые наркотики, даже не представляя, что происходит.
Тем временем доктора уже начали бить тревогу — хотя бы по поводу кокаина и опиатов. Нацистская партия, придя к власти, попыталась воспрепятствовать наркотизации населения. Был издан закон, запрещавший продажу сильнодействующих веществ в аптеках и приравнивавший наркоманов к «выродкам, которых надлежит отправлять в концентрационные лагеря». Конечно, закон не распространялся на фашистскую верхушку. Тот же Геринг был заядлым морфинистом еще со времени тяжелого ранения, когда случился «Пивной путч» (об этом свидетельствуют записи в его личном досье в Гестапо, собиравшем компромат на всех высших чинов). Иногда он уходил прямо с середины совещания и возвращался обратно с узкими зрачками и блаженной улыбкой на лице, уверенный в себе и категорический как никогда.

Тем временем первитин, будучи веществом все еще малоисследованным, под запрет не попало, и это сыграло решающую роль для начала Второй мировой войны.

Норман Олер предлагает простое и логичное объяснение невероятным успехам фашистской Германии во время наступления на Францию в мае 1940 года: это миллионы доз первитина, которыми немецкая фармацевтическая промышленность оснастила армию. Франция была повержена психологически, когда на ее территорию ворвалась немецкая танковая лавина, которую ничто не могло остановить. Германские колонны двигались днем и ночью, без перерыва на сон и еду — казалось, в фашистов вселились какие-то неудержимые демоны. Французы ждали, что немцы вот-вот остановятся, оглянутся, начнут перегруппировку, будут подтягивать обозы... Нет, наступление двигалось вперед и вперед, как будто за рулем машин были роботы, а не люди.

Отчасти так оно и было: немецкая армия испытывала на себе воздействие огромных доз метамфетамина, который выдавали солдатам и офицерам без ограничений. Эйфория и азарт военного наступления, когда движение вперед и есть победа, паническое бегство противника и удовлетворение застарелых обид, вера в особое предназначение и уникальность немецкой нации... О каком сне, о какой еде может идти речь, когда можно гнать и гнать противника, закидываясь таблеткой из синего тюбика, едва организм начнет чувствовать усталость?

Заслуги Гитлера в этом не было никакой — вскоре после начала военных действий наступление шло уже совершенно бесконтрольно, приказы Генерального штаба просто не успевали доходить до командиров во главе танковых колонн, которые серпом окружали французскую армию. Франция была разгромлена за 11 дней, однако не с помощью военного гения, численного или технического превосходства, а просто психологическим нахрапом. Олер не сомневается, что главным секретным оружием немецкой армии в этом наступлении был первитин. К примеру, как свидетельствуют документы, в распоряжении служившего в штабе 1-й танковой дивизии капитана графа фон Кильмансегга (в 60-е годы он был главнокомандующим артиллерией сухопутных войск НАТО в Центральной Европе) имелось 20 тысяч упаковок таблеток. На фабрике «Теммлер» ежедневно производилось 833 тысячи таблеток, поскольку заказ вермахта был впечатляющим: 35 миллионов штук. Однако Европу тогда спасло ровно то, что ее погубило: сумасшедшая и непредсказуемая воля немецкого диктатора. Гитлер и сам был напуган происходившим. Он чувствовал, как теряет контроль над своей армией.

Отчасти, чтобы доказать, что он все еще у руля, фюрер отдал знаменитый и необъяснимый приказ об остановке военного наступления под Дюнкерком. Серп так и не замкнулся в кольцо, и через образовавшуюся щель Франция сумела эвакуировать остатки войск. Тем не менее первый этап наступления немцев во Второй мировой закончился внушительным и устрашающим триумфом нацистской Германии.

Первитиновый блицкриг сыграл с фашистским режимом ту же шутку, что и чистейший кокаин с начинающим пользователем: возникает иллюзия безнаказанности, избранности, всемогущества человека, абсолютно не подкрепленная логикой. Как бы мы ни пытались усложнять, однако человеческие эмоции по сути примитивны. Когда нам что-то удается, организм закрепляет это переживание самыми положительными ощущениями; схема действий, которые мы проделали, чтобы достичь положительного результата, оседает в мозгу и получает почти сакральное значение. Если у нас что-то получилось, мы будем упорно следовать известной схеме и производить бесконечное количество одинаковых машин, штанов и телепрограмм — просто потому, что продвигать каждый раз новый продукт на рынке слишком затратно и рискованно. Однажды испытав эйфорию разгрома Франции,Гитлер решил, что с помощью блицкрига и «невероятной силы духа немецкого народа» он теперь сможет завоевать весь мир. В июне 1941 года Германия напала на СССР.

К этому моменту Гитлер уже плотно сидел на игле у доктора Морелля. Первое серьезное недомогание случилось с ним вскоре после того, как предполагаемый блицкриг застрял на территории России. Гитлеру стало плохо среди ночи: у него поднялась температура, наблюдался понос и слабость. Он сидел в постели и покачивался словно кукла.

Морелль, которого срочно вызвали к «пациенту А», предположил дизентерию, о чем сделал запись в своем дневнике. Стандартные инъекции были бесполезны, и доктор в панике принялся добавлять к своим витаминным смесям все новые препараты. Он пробовал то одно, то другое, и вскоре они с фюрером перешли на ежедневное многоразовое «медикаментозное обеспечение». Чем хуже были новости с фронтов, тем хуже чувствовал себя диктатор. Окружению было очевидно: что-то надломилось в этом человеке, который раньше выглядел намного моложе своего возраста, мог произносить многочасовые речи без признаков усталости и обладал каким-то невероятным природным магнетизмом. То ли первая серьезная неудача пошатнула его веру в себя, то ли экспериментальное лечение Морелля спровоцировало аутоиммунную реакцию организма, который принялся в смятении уничтожать сам себя. Тем не менее фюрер продолжал слепо доверять своему врачу.

В 1943 году, когда неудача плана «Барбаросса» стала очевидной, Британия принялась теснить Германию с воздуха, а Италия задумалась о капитуляции, Гитлер вновь оказался прикован к постели. После легкого ужина в бункере он неожиданно почувствовал острое недомогание и колики в желудке. Однако на следующий день у фюрера была назначена встреча с Муссолини, которую он просто не мог пропустить. Послали за Мореллем. Тот спросонья лихорадочно собирал чемоданчик и молился. Ему необходимо было срочно вытряхнуть из рукава какой-то козырь. И такой козырь нашелся. В записях доктора в этот день значится «юкодал» — это название несколько раз жирно подчеркнуто.

Американским исследователям не удалось расшифровать, о чем идет речь. Они подумали, что это очередной гормональный препарат. И только Норман Олер с помощью немецких историков пришел к выводу, что речь идет о довольно известной в Германии микстуре на основе оксикодона (синтезировался из опиума), которая в 30-х годах имела широкий круг поклонников (существовал даже термин «юкодализм»). Писатель Клаус Манн подробно описывает в дневниках прелести этого «приятного вещества». Врачи называли юкодал королем всех лекарств, он вызывал эйфорию, которая была значительно сильнее героиновой, и очень быструю зависимость. Попытка прекратить его употребление после двух-трех доз была сопряжена с чрезвычайно неприятными физическими ощущениями.

Гитлер мгновенно оценил магический эффект нового средства доктора Морелля, и с этого момента запись «инъекция как обычно» стала рутинной в дневниках наблюдений за состоянием «пациента А». Фюрер неоднократно описывал, как прекрасно утреннее появление доктора, какое живительное действие оказывают на него лекарства и как он благодарен прогрессивному врачу за облегчение, которое он приносит диктатору в его нелегкой жизни.

С 1944 года в меню Гитлера в конце концов появился и классический кокаин. Это произошло после покушения на него в «Вольфсшанце», когда приглашенный со стороны отоларинголог Гизинг прописал фюреру обработку поврежденных барабанных перепонок кокаиновым раствором (об этом есть записи в отчетах Гизинга в берлинских архивах). Новый обезболивающий препарат пришелся фюреру по вкусу. Именно на его счет, возможно, следует отнести неожиданный приказ о переходе в наступление на Западном фронте. Приказ абсурдный и невыполнимый, однако вполне типичный для кокаиновой эйфории. Следует учитывать и тот факт, что в сочетании с юкодалом кокаин превратился в крови у «пациента А» в классический спидбол — коктейль из героина и кокаина, на счету которого смерть многих звезд шоу-бизнеса. Однако преданный доктор Морелль внимательно следил за дозировкой, и диктатор пока не собирался умирать.

В последние месяцы 1944 года здоровье Гитлера начало резко ухудшаться. Одной из главных проблем стала непрекращавшаяся дрожь. «Очень сильный тремор левой руки», — писал Морелль. И далее: «Усиливающийся тремор правой руки». Или: «Левая нога сейчас не дрожит, зато дрожат левое предплечье и кисть левой руки». О знаменитом нацистском приветствии больше уже не было речи. Гитлер засовывал руку в карман кителя, чтобы скрыть дрожь. Иногда он судорожно хватал правой рукой левую и крепко удерживал ее. Генерал Гудериан, занимавший в то время должность начальника Генерального штаба сухопутных войск, сообщал, что в сидячем положении Гитлеру приходилось держать правую руку на левой и правую ногу на левой, чтобы дрожь не так бросалась в глаза.

Что было причиной этого явления — развивавшийся паркинсонизм, как предполагают историки, или зло­употребление неизвестными препаратами? Сейчас уже невозможно установить. Однако совершенно ясно, что вследствие бесконечных инъекций у фюрера начались проблемы с венами. Его руки покрывали незаживающие гнойнички, вдоль вен пролегли линии болячек, как у уличных наркоманов. Однако при любых попытках Морелля хоть на время прекратить инъекции Гитлер устраивал настоящие истерики. Он подозревал, что доктор недостаточно тщательно дезинфицирует шприцы, Морелль же считал, что из-за постоянного пребывания в бункере, где было слишком мало солнечного света и кислорода, процесс заживления кожи диктатора стал критически медленным.

К тому же опиаты вернули проблемы Гитлера с пищеварением. Сидячий образ жизни в бункере усугублял их. Обмен веществ стал просто катастрофическим, и добрый доктор тут уже был совершенно бессилен. Впрочем, вскоре Гитлеру предстояло покинуть свою любимую бетонную нору и перебраться в еще более тесное пристанище — в бункер под зданием Имперской канцелярии в Берлине.

Последние месяцы фюрера походили на медленное погружение в самые отдаленные круги ада. Каждый день новости с фронтов были все более удручающими. Затем, как раз под Рождество, последовал еще один чувствительный удар, последствия которого оказались гораздо серьезнее, чем предполагали союзники: во время бомбежек была разрушена фабрика «Мерк», которая занималась производством знаменитого немецкого кокаина, морфина и первитина. Германия осталась без своего секретного оружия. В бункере Гитлера дефицит начал ощущаться приблизительно в феврале. В это время Гитлер, если почитать описания его окружения, представлял собой жалкую серую тень, призрак прежнего диктатора. Олер считает, что ему приходилось переносить очень серьезные ломки. Гитлер бесцельно слонялся по бункеру, был уже совершенно не в состоянии унять нервную дрожь, отказывался от пищи, параноидально подозревал своих генералов в измене, на совещаниях постоянно срывался на истерический крик. Маленьким золотым пинцетиком диктатор расковыривал свою кожу, пытаясь «вытащить болезнетворные бактерии», которые попали туда из-за «грязных инъекций». Зубы Гитлера буквально рассыпались, и он больше не мог есть даже свои любимые пирожные (доза сахара — последняя иллюзия допаминового счастья, доступная на фоне бесконечной абстиненции). Фюрер требовал, чтобы пирожные измельчали в пыль, и пытался засасывать крохи пересохшим ртом. Это выглядело страшно. 8 апреля в бункере закончились последние плитки витамультина (препарат с содержанием кофе и первитина). Дни великого диктатора были сочтены.

В последнюю неделю перед концом все крысы сбежали с корабля. Улизнул доктор Морелль, который попытался укрыться в своем институте эндокринологии, сооруженном в годы могущества «доброго доктора». Улизнул Геринг с чемоданчиком, в котором лежали 24 тысячи таб­леток юкодала — личный запас, которым рейхсмаршал не хотел делиться даже со своим фюрером.

Тем, кто остался, 30 апреля 1945 года Гитлер за обедом предложил последнее лекарство — синильную кислоту. После этого фюрер поставил в своем лечении точку — «вальтером» калибра 6,35 мм.

Ну а что же прогрессивный доктор? Последний год лечения фюрера дался ему нелегко. Круглосуточные дежурства, огромное нервное напряжение, личные зло­употребления «укрепляющими инъекциями» — все это драматическим образом сказалось на его собственном здоровье. Когда американцы поймали Морелля и попытались допросить его, подозревая в отравлении диктатора, толстый очкастый эскулап не смог связать и двух слов. Он противоречил сам себе, клялся, что хотел бы, чтобы с ним ничего такого никогда не случилось, плакал, просил пощады. В итоге его даже не стали судить на Нюрнбергском процессе. Морелль, который лишился семьи, практики и, похоже, рассудка, окончил жизнь в одной из берлинских больниц 26 мая 1948 года.